Михаил Шавшин - Петербург. К вопросу влияния на творчество братьев Стругацких
М: Как они попали в Петербург-то? Где Чернигов, а где Питер.
БН: О-о-о, это сложный вопрос. Я разве не писал об этом?
М: Нет. Об этом у вас не написано.
БН: Когда отец с матерью встретились и полюбили друг друга, отец еще был военным. Он был комиссаром и служил пока в армии, но он очень быстро демобилизовался, и его направили в Грузию. Он там работал главным редактором газеты «Трудовой Аджаристан». В Батуме. А после этого его направили в Ленинград. В каком же это году было?.. В двадцать пятом родился Аркадий. Они в Батуме жили довольно долго. Вот я, к сожалению, не помню, в каком же году его направили в Ленинград. Году в тридцатом, наверное. Его направили в Ленинград по партийной линии. Он здесь работал в Главлите. Был довольно крупным цензурным чиновником. И работал здесь до тридцать третьего года…
М: То есть вы родились, и он опять куда-то уехал?
БН: В тот день, когда я родился, — не в переносном смысле, а в прямом — его вызвали на совещание в Смольный среди прочих коммунистов-тысячников… И отправили в Прокопьевский зерносовхоз.
М: Об этом у вас написано.
БН: Да, об этом я писал.
М: Просто, может я чего-то не понимаю, но мне казалось, что когда посылают из центра — из Москвы или Ленинграда куда-то, то это нормально, а вот чтобы посылали с окраины в центр…
БН: Ну я просто не знаю этих деталей… Почему отца из Батума послали в Ленинград, в Цензуру работать, я представления не имею. Не знаю, как это делалось. И, пожалуй, я даже и не знаю, когда это было. Где-то между двадцать пятым и тридцать третьим годом. Где-то вот в этом промежутке. А точнее… Сколько времени он успел проработать в Ленинграде до тридцать третьего года, я просто не знаю.
М: Достаточно для того, чтобы здесь родились вы.
БН: Да, конечно. Достаточно.
М: Судя по вашей совместной автобиографии, Аркадий Натанович стал писать здесь, еще в школе. Да?
БН: В школе, конечно. Первые опыты. Да-да…
М: «Сталки и компания», «Находка майора Ковалева»?
БН: Да-да-да… Я думаю, он был в классе восьмом-девятом, когда первые опыты появились. Конечно. Он всё это мне сначала рассказывал устно, насколько я помню, в отрывках… Он очень любил мне рассказывать истории разные. Он и его друг Игорь Ашмарин, сейчас очень крупный медик, военный медик, генерал Чума, как его Аркаша называл. Эти два дружка, они собирались вместе, брали меня, вернее, разрешали мне присутствовать во время своих бесед, фантазий, разговоров, выдумок. Они тогда сочиняли всевозможные истории, некоторые из них потом Аркадий Натанович переносил на бумагу.
М: А генерал Чума — это не прототип одного из героев в «Поиске предназначения»?
БН: Ашмарин?
М: Да.
БН: Ну, в известном смысле — да. В каком-то смысле. Дело в том, что Виконт — это фигура сборная. И главный прототип там — мой друг Боря Громов… Главный прототип. Нет, даже так — главный прототип — Володька Луконин по прозвищу Виконт. В общем, Виконт — это смесь Бори Громова, биолога, Володи Луконина, археолога, и, в какой-то степени, Игоря Ашмарина. В какой-то степени… Эта его секретность, скрытность…
М: Борис Натанович, как вы относитесь к утверждению, что сильные стрессы приводят к измененным состояниям сознания?
БН: Ну я не медик, откуда я знаю? Наверное, это так.
М: Но вы же в детстве читали XVIII том трудов Института мозга.
БН: Читал. Ну и что?
М: Ничего не зацепило?
БН: Да это меня очень даже зацепило! Но меня интересовали главным образом всевозможные фантастические последствия действия пейотля. Как-то там картинка перед глазами переворачивается, когда человек с закрытыми глазами сидит. Или когда у человека магнитом за черепом проводят, появляется ощущение огненной вспышки… Такое вот. Чистая фантастика меня больше привлекала. А измененное сознание — это всё мимо сознания пропускалось. Это слишком сложно для меня было.
М: Ну тогда — может быть. А в ваших романах — что в «Поиске предназначения», что в «Бессильных мира сего» — главному герою необходим очень сильный стресс, чтобы проявились его способности.
БН: Ну-у… слушайте! Конечно, сильные стрессы свою роль играют. Безусловно. Но я сам совершенно об этом не думал, когда названные романы писал. Это мне кажется настолько очевидным, что специально обращать на это внимание я бы не стал. Ну, это просто банальность. И так ясно, что сильные стрессы должны приводить к сильным психологическим последствиям. И, как правило, приводят.
М: Как правило — да, но они ведь разные бывают.
БН: Разные, да. Разные стрессы бывают и разные последствия. Но то, что такая связь есть, для меня настолько очевидно, что я тут не вижу предмета для разговора.
М: «Блокадный мальчик» — это ваши впечатления?
БН: Да. Абсолютно. Это, конечно, абсолютно. Ну, то есть там на восемьдесят процентов — это то, что я пережил лично, а на двадцать процентов — это то, что я слышал от родных, от знакомых, от приятелей своих.
М: Тяжелые впечатления настолько запомнились, что даже вообще-то и выдумывать ничего не надо было?
БН: Да, там очень мало выдумано. Всё, что там написано насчет блокады — это всё на самом деле имело место, только интерпретация тогда была другая. Вот случай с этим человеком с топором — это история, которую рассказывал Аркадий Натанович, с ним была такая история.
М: Здесь?
БН: Да, здесь. В Ленинграде. В блокаду. Людоедство было. Так что это тоже не выдумано, только я интерпретацию фантастическую дал. Словом, я там почти ничего не придумывал. Даже не почти, а просто ничего. Я считаю, что когда речь идет о таких явлениях, как блокада, выдумывать нельзя. Почему я не люблю сочинений, книг, художественных произведений про блокаду. Не люблю. Там чувствуется выдумка, чувствуется, что автор фантазирует. А фантазировать нельзя. Сама картина настолько страшна, что любая фантазия — это перебор и фальшь. Так что я тут очень осторожен был.
М: Первая часть романа очень сильное впечатление производит.
БН: Да, конечно. Это вообще очень сильное время и страшное время.
М: Борис Натанович, не кажется ли вам, что вот именно здесь, в Петербурге, может, даже не в самом городе, а как бы в географической точке на карте, даже не на карте, а на поверхности Земли, находится нечто… скажем, «катализатор творчества» Стругацких? То есть наиболее благоприятные условия для вашего творчества были именно здесь?
БН: Ну, это не совсем правильно. Мы писали не только в этой географической точке, а в разных географических точках, и сказать, что именно в Питере или его окрестностях особенно хорошо получалось, я не могу. «Улитку на склоне» мы писали вообще в Гагре, «Сказку о тройке» писали под Москвой.
М: С «Улиткой на склоне» не совсем понятно… да, начало происходило в Гаграх, самое начало, когда вы перебирали варианты. Но потом из «Комментариев» непонятно, где она, собственно, написана-то?
БН: Я уже, пожалуй, и не помню. Я думаю, что частично в Ленинграде, частично в Москве. Уже не в Доме творчества, уже дома.
М: То есть вам кажется, что независимо от места?
БН: Абсолютно. Я уверен, что никакой зависимости нет. Я даже не могу сказать, что лучше всего, просто легче всего, работалось в Питере. Не могу этого сказать. Такой закономерности просто нет. В Питере, пока мама была жива, было очень удобно, очень хорошо работать. Мы просто горюшка не знали, на всем готовеньком сидели, у нас абсолютно никаких проблем не было. Мы сидели у мамы в большой комнате и писали, а всё остальное нам обеспечивала мама… В Домах творчества все-таки надо было хлопотать — там проблема контактов с другими писателями, как проводить вечера… Там все-таки были свои проблемы. Плохая пища, плохая кормежка. Здесь в смысле бытовых условий была идеальная ситуация. Работай ради Бога, никто не помешает, все только помогут.
М: Вам было уютно здесь работать?
БН: Очень уютно и удобно. Беспроблемно здесь было, и была работа в чистом виде. Ни о чем другом думать не приходилось. Развлекаться — ради Бога, есть телевизор, есть книги, два книжных шкафа стоят — пожалуйста, читай и перечитывай. Никаких проблем! В этом смысле, конечно, мамин дом был идеальным местом. Потом уже было хуже, когда мамы не стало… мы работали, правда, в основном у Аркадия. Ну, там тоже, конечно, хорошо было. Ленка тоже в пыль разбивалась, чтобы нам обеспечить. Да и здесь, когда мы работали, Адочка нам в этой комнате… Но с этим уже сложнее было. Было тесно. Аркадий приезжал с Ленкой, как правило, мы, значит, вчетвером ютились вот в этих двух комнатах. Неудобно. Женщины наши были стеснены. Ну, в общем, было больше проблем. А вот во времена до семьдесят примерно пятого, а может, семьдесят седьмого года, когда мы последний раз работали у мамы, вот там было очень хорошо. Но если Вы мечтаете обнаружить здесь некий волшебный источник… тайную Чашу Грааля в Петербурге, то не было никакой чаши.
М: Нет, о Чаше Грааля речи не идет. Просто сама атмосфера, может быть, этого города?
